May day в ноябре - вживание в текст и опыт его перевода

Стихотворение «May day» американской поэтессы Сары Тисдейл (Sara Teasdale) я перевёл весной 2003 года как домашнее задание по курсу английского языка. Прежде я переводил только из Гёте («Erlkönig», «Gefunden»), однако никогда при этом не придерживался оригинальной стихотворной формы. Моей главной задачей тогда было передать лишь содержание текста. Оказалось, всё же, что первые опыты поэтического перевода были для меня и первыми уроками пристального, углублённого чтения, приближения к тексту и проникновения в его неповторимую организацию.

П(е)редал ли я этот текст? Скорее всего – да. Тем не менее, и сейчас, спустя столько лет, я с интересом перечитываю эту мою вариацию на тему, заданную Сарой Тисдейл. Я даже знаю, почему этот перевод мне так дорог. Дело в том, что всякий раз он напоминает мне о нескольких чудесных апрельских днях, в течение которых я носился по солнечному, по-весенне светлому и благоухающему Кишинёву, вновь и вновь, как молитву, повторяя про себя заученное стихотворение. И ещё о бессонной ночи перед презентацией, когда, на уже подготовленной основе из слов и интерпретации смысла, текст перевода складывался в свой собственный, подчинённый своим законам узор.

В конечном итоге, для меня важнее оказался сам процесс перевода, поиск слов, игра в слова и жонглирование ими, пережитые азарт, беспокойство, какая-то взвинченность, творческая дерзость и ощущение свободы. В этом-то я и нахожу оправдание несовершенствам, незавершённости и неадекватности перевода форме и содержанию оригинала. Кроме того, подбирая в апреле слова для стихотворения о мае, я, как мне кажется, всё-таки сумел сделать главное – передать чуткость и восхищение лирического героя (и свой собственный восторг) перед красотой и весенней свежестью мира.

May day

A delicate fabric of bird song

Floats in the air,

The smell of wet wild earth

Is everywhere.

Red small leaves of the maple

Are clenched like a hand,

Like girls at their first communion

The pear trees stand.

Oh I must pass nothing by

Without loving it much,

The raindrop try with my lips,

The grass at my touch;

For how can I be sure

I shall see again

The world on the first of May

Shining after the rain?

Майский день

Птичьих мелодий материя тонкая

Нежно колышется в воздухе майском.

Всюду, дождями политая звонкими,

Дышит земля ароматами райскими.

Сжатые накрепко, листья кленовые

Кровью живою на ветвях краснеют,

Словно в наряды одетые новые,

Груши, как девушки в праздник, белеют.

Мимо пройти и холодным остаться,

Сердце сковав равнодушьем безбожным,

Чтоб поцелуем с дождём не расстаться,

Трав не коснуться – о нет, невозможно!

Время уносит с собою сияние,

Майскому дню оставляя в награду тень.

Но возвратится ли чувство, желание

Снова увидеть весну в первомайский день?

Мир глазами Уильяма Блейка

В одном мгновенье видеть вечность,

Огромный мир – в зерне песка,

В единой горсти – бесконечность

И небо – в чашечке цветка.

Прорицания неведения (1801-1803)

Перевод С. Маршака

Поэтический мир Уильяма Блейка (1757-1827) притягивает всякого проницательного читателя бездонной глубиной и завораживающей символикой своих образов; непосредственностью и даже наивностью в восприятии и выражении простых человеческих чувств и природы; противоречивостью, оригинальностью и независимостью художественного, образного, отчасти даже мифологического мышления; своей энергией, порывистостью, радостью и болью.

Творчество этого «сумасшедшего» художника, никому не нужное при его жизни и надолго забытое, предстало настоящим откровением отвергнутого пророка для целого поколения поэтов и художников конца XIX начала XX века. Странность создаваемых им поэтических картин и фигур, экстравагантность, если не эпатажность, его образа жизни делали его чужим для большинства современников. В одиночестве блуждая по лабиринтам своего богатого воображения, Блейк обрёл способность смотреть на окружающую его действительность сквозь призму только ему одному известного мира. Загадочные видения и мистические встречи, необъяснимая символика его «пророческих книг» и рисунков – всё это делает Блейка фигурой по истине романтической.

Утверждаемый примерно в то же время С. Т. Кольриджем и У. Вордсвортом принцип простоты поэтического языка и образов, оппозиция к окаменевшим литературным формам классицистической эпохи, отход от обескураживающего рационализма и отказ от рассудочного творчества – всё это, так или иначе, было предвосхищено Бёрнсом, авторами готических романов и в первую очередь Блейком.

Уильям Блейк не менее трансцендентален, чем Кольридж, причем трансцендентализм первого – во многом более оригинальное, индивидуальное, а оттого – живое и способное к жизни открытие чем, пусть и осмысляемый и осмысленный, но заимствованный кантовский трансцендентализм второго.

Полное неприятие расхожих истин, костных стереотипов и ханжеской морали, но, вместе с тем, упрямая вера в спасительную силу красоты, искусства и творчества делают Блейка крестным отцом английской эстетической школы во главе с прерафаэлитами и неподражаемым Оскаром Уайльдом.

Бунтарство Блейка не менее энергично, чем такие же порывы Байрона. Схожие по духу богоборческие личности отличались лишь судьбой: счастьем или обречённостью родиться наследником целого аббатства и титула лорда или третьим из семи детей лавочника. Возможно оба поэта, как и многие в то время, своим творчеством попросту отдали дань духу своей эпохи, отразили стремления и надежды тысяч безвестных и забытых людей, истинных творцов истории. Возможно, наряду с другими, они этот самый дух времени и создавали.